и твое отчаяние спровоцировали Вспышки. Это был ваш крик о помощи, которую никто не услышал. Ты больше джадал, чем бог. Но, мне кажется, тебе не обязательно им оставаться. Ты наконец-то получил выбор. Выбирай, как хочешь распорядиться своим бытием, — последнее она произнесла с легким оскорблением. — Я тебе не буду мешать.
Мальчик растерянно взглянул на сестру, потом на детей. Бекир затаил дыхание, ожидая его решения. Киммерик нуждался в боге, а не дьяволе, но тут он соглашался с Амагой: выбрать мог только Тарг, но его друзья думали по-другому.
— Боги не умирают. — Черная Корова схватила мальчика за руку. — И не убегают. Бежать или забывать легче всего. Но в жизни есть много такого, что следует держать в памяти.
— Ты нам нужен как Бог Вспышек. Старшие Братья вернутся,
неожиданно твердо добавил Ниязе.
— Мы сделаем тебе собственное тело, — подала голос Евге.
В их голосах было столько веры и терпения, словно они обращались к истинному богу. Мальчик был совсем не похож на величественного небожителя, но
Бекиру так хотелось верить, что существует тот, кто способен исправить все. Ма учила не верить в богов, говорила, что это вымысел неуверенных в себе людей. Но и это было полуправдой. В богов следует верить хотя бы из-за того, что они вдохновляют других на поступки, на которые раньше они были несостоятельны. И Бекир уже ощущал силу влияния
Тарга на его друзей, а мальчик еще даже совсем не выбрал, кем стать. Что бы он мог сделать для Киммерика, став настоящим Богом Вспышек? Бекир подумал о Кара-Тобе и о жестокости Кемаля-шейха, о пропавшем в буре Ак-Шеих, о тысячах засоленных, скрывавшихся в своих норах по всему Дешту.
Киммерик был разрушительным, смертельно опасным, иногда безобразным, но в то же время он был его домом, который заслуживал исцеления.
— Я тебя понимаю. Забыть обиды и злость очень тяжело. Но взрослые не бросают тех, кого любят. Так случилось, что тебя любит огромное количество засоленных. Будь ты богом и мог слышать мои молитвы, то они были бы о возрожденном Киммерике, — улыбнулся Бекир.
Тарг попытался повторить его выражение. Губы мальчика робко разъехались, словно щекам было больно, а потом он распробовал улыбку и рассмеялся во все горло искренним детским хохотом. К нему присоединились другие дети. А когда шал спал, Тарг снова развернулся к сестре.
— Ты должен помочь. Должен вспомнить.
— Дурак! — только и сказала Амага, но Бекиру показалось, что сквозь досаду в ее голосе проросли гордости за выбор брата.
В темном своде над ними вспыхнула яркая точка. Это было свечение
Йылдыз, которого так боялся Азиз-баба, время, когда джадал должен был вступить в силу.
— Скорее, беремся за руки, — приказала ведьма. — Ты, — Ниязи съежился под ее взглядом, — пой. Талавира, дай золотую бляшку.
— О, наконец, запомнила мое имя, — проворчал Полномочный.
Бекир не представлял, что они должны сделать, но ощущения сигнализировали об опасности.
— Знал бы ты, как долго я ждала этого момента, — сказала Амага.
Она откинула меч, медленно поднялась со своего трона, расправила плечи и наградила каждого длинным пронзительным взглядом. В лице женщины что-то неуловимо изменилось. Появилась решительность, словно она становилась только к ей известному бою, а еще обреченность, как у человека, делающего необратимый выбор. Однако Бекир заметил еще одно: тот самый блеск, коснувшийся глаз Амаги, когда
Ее заставили поговорить с Таргом. Она тоже что-то вспомнила, что-то болезненное и в то же время способно вызвать нежность. Такой взгляд был у Ма, когда она обрабатывала его раны или когда, думая, что он уже спит, целовала в лоб. Это был взгляд матери, которая знает, что вместе с невероятной любовью к ребенку шагают боли от неизбежной разлуки, потому что дети должны идти дальше.
Холодная крепкая рука Амаги обхватила его ладонь.
Второй она принялась за лапку Ниязи.
— Ну, пой, чего молчишь, меховой ребенок?
Мальчик-лисенок прокашлялся и начал. Сначала его голос был слабым и неуверенным, но с каждым словом становился все сильнее. Бекир знал эту песню, как каждый ребенок в Ак-Шеих. Ма пела ее каждый вечер, пока он был маленьким.
«Колыбельная для богини», — называла ее мама, хотя и не могла объяснить, откуда это название, ведь в песне говорилось о Золотой Колыбели, в которой Дева колыхала новорожденный Киммерик.
— Колыбельная для богини, — себе под нос прошептал Бекир.
Амага дружелюбно кивнула ему, а потом зашаталась в такт мелодии и продолжила говорить. Она снова обращалась только к Таргу:
— Я видела, как Киммерик пришел в упадок, как родился Поединок, я наблюдала за
Мамаем и радовалась, когда ты впервые открыл глаза, а потом снова ждала тебя. Я хочу проснуться и в то же время этого боюсь. Оракул сказал, что я стану царицей далекой земли. Олух. Меня выбрала богиня. Она увидела испуганную девчонку и решила спрятаться в ее теле. Мы подошли друг другу. Дева ненавидела себя за слабость и за то, что не смогла защитить Киммерик. Амага обвиняла себя в том, что произошло с братом. Неудивительно, что Амага не заметила ее присутствия, а
Дева в теле девочки забыла, что она богиня. Пора просыпаться. Девочка, ненавидевшая Деву веками, существовала в одном теле со спящей богиней. И даже когда ты убежал от меня, спрятался в теле Мамая, я не вспомнила о прикосновении богини. Пора просыпаться. Прости меня и будь свободен от моих желаний. И пусть наконец богиня обнимет свое дитя. Пора просыпаться.
Над ними поднялся вихрь. Две реальности стали сливаться. Бекир знал, что он в голове Талавира, держащего за руки духов, и в то же время видел Дешт, место падения Матери Ветров, воронки вместо бараков, сложенные для тризны тела, себя и друзей в кругу. Ма кричала армейцам и пыталась их остановить. Болбочан поставил на Талавира винтовку. Азиз-баба выставил руку в просьбе подождать еще немного. И в реальности вокруг них завертелся вихрь. Колыбельную, которую начал Ниязи, поддержали другие. Евге выпустила суровые побеги, ладони Черной Коровы покраснели от жара. Бекир почувствовал, как к нему потянулись деревянные обломки
Золотой колыбели, которые были на теле Талавира. Он дал им силу
